Братья и сестры. Тетралогия [Литрес] - Фёдор Александрович Абрамов

Но это пускай. И пускай отчитывает его за мясо («Купец! За десять верст от райцентра сплавщики стоят – за час бы расхватали твою Звездоню. А он вздумал с бабами районными торговаться…»). Пускай. Тут он, Михаил, действительно недодумал. Можно было съездить к сплавщикам – полторы-две тысячи лишних положил бы в карман. Но Егорша на этом не остановился. Егорша, войдя в начальственный раж, пошел дальше: зачем поставил столб со звездой Тимофею Лобанову?

И тут Михаил вскипел:

– А тебе что, краски жалко?

– Конечно, ежели бы я знал, что ты ради такого дела краску просишь, я бы еще подумал…

– Отдам! Не жмись!

– Дурило! В краске дело?

– А в чем же?

– В чем? – Егорша постукал себя кулаком по лбу. – А в том, что это политика.

Михаил рассмеялся:

– Политика… Столб могильный красной краской вымазать…

– Да, и столб. А ты думаешь? Больно шикарные кладбища у нас были бы, ежели бы каждый захотел красную звезду себе на могилу! Нет, ты сперва заслужи эту звезду, а потом ставь.

– А Тимофей Лобанов не заслужил, по-твоему?

– Ежели б заслужил, райком бы дал команду, будь спок. Я это знаю, как делается, – работал в райкоме. Перво-наперво, – стал авторитетно разъяснять Егорша, – объявление в газете дают, невроло`г называется. Вся автобиография сообщается. А какая у Тимофея автобиография? В плену был? Так? Нет, что-то я этого в неврологах не читал. Не приходилось.

Михаил, опустив голову, тупо смотрел на хромовый, до блеска начищенный сапог. Слова Егорши смутили его. Черт знает, может, и в самом деле он поспешил со звездой…

– Вот так, друг ситный, – насмешливо заключил Егорша. – Пора отличать малосольные рыжики от горькуш. А то и за штаны могут взять. Не маленький. А ты из одной грязи едва вылез – в другую хлоп…

– Из какой грязи?

– Но-но! Думаешь, не знаю, как ты тут из-за попа травил… Имеется сведенье…

– А я и сейчас скажу: не знаю, за что закатали старика.

– Да? Забыл, значит, как он нам на мозги капал?

– Он нам капал, да весь вопрос – куда. Я что-то не помню, чтобы он у нас выманивал водку.

– Ну, водкой меня не купишь, – отрезал Егорша. – Выпить выпью, а ежели насчет политики, тут, брат, шалишь. Не за то у меня отец да дядя на войне головы сложили, чтобы я ушами хлопал. Мы, брат, так: пьем, гулям, а линию знам. И тебе советую насчет там всяких теплых чувств покороче. Понял?

– Каких-каких чувств?

– Родственных. Чего ты об этом попе разоряешься? Думаешь, там, где надо, не учитывают, что вы родственники?

– Сволочь! – коротко выдохнул Михаил.

Он до того рассвирепел, так взбеленился, что, кажется, скажи еще одно слово Егорша – и он бы бросился на него. Ведь это же надо придумать: он заступается за Евсея потому, что тот его родственник. Да ему и в голову никогда это не приходило. А приходило, уж если на то пошло, совсем другое. Приходило то, что Евсей два года колотил сани для колхоза, а кто теперь их будет делать? Кто будет выручать его как бригадира по скотному двору, по конюшне? А два сына у Евсея на войне погибли – это не в зачет?

И вот как раз в это самое время, когда Михаил на всю катушку собирался выдать Егорше, под окошками появилась Раечка – она шла с большим кузовом травы.

Егорша петухом высунулся в раскрытое окно, закукарекал:

– Раюша! Соседка дорогая! Давай на беседу.

– Некогда! – ответила Раечка.

– Чё некогда. Я музыку новую привез. Ей-бо. Вот Мишка рядом – не даст соврать.

Михаил выпучил глаза: какая еще музыка?

– Древесина пекашинская! Совсем тебе комары мозги выели. Надо девку заманивать, а он – какая музыка?

Подталкиваемый Егоршей, Михаил выглянул в окошко, небрежно махнул рукой: давай сюда, Райка.

И Раечка кузов с травой наземь и – к ним. Через зеленый картофельник. Красиво, легко начала выбрасывать белые ноги. А в избу вбежала – грудь ходуном, и такие радостные, такие летние глаза.

– А где музыка?

Егорша мелким бесом начал рассыпаться: «Раечка, Раечка, дорогая соседка…» Выставил из-под стола табуретку, обмахнул рукой.

Злость взяла Михаила:

– Райка, ко мне!

Раечка в замешательстве посмотрела на Егоршу, как бы спрашивая того: «что у вас тут происходит?»

– Ну! – нетерпеливо сказал Михаил.

И Раечка покорно, опустив голову, подошла к нему, села рядом на лавку.

Михаил притянул ее к себе:

– А ты, Райка, горячая. С тобой не замерзнешь.

Раечка по самые глаза залилась вишневым румянцем, выгнула стан.

– Не рыпайся! Не таких, как ты, объезжали. – Михаил торжествующе посмотрел на побледневшего Егоршу – что? выкусил? – и рывком перекинул девушку к себе на колени, так что у той колоколом вздулось пестрое ситцевое платье.

– Тяжелая ты, Райка, много в тебя добра сложено.

– Может, вам создать обстановочку, а? – язвительно спросил Егорша.

– Создай! Верно, Раечка? – Михаил с напускным ухарством откинул голову, сбоку посмотрел на Раечку.

У Раечки слезы стояли в глазах и губы были закушены…

Михаил все это сейчас вспомнил и подождал, покамест Раечка не прошла мимо.

Щеки ему и сейчас жег каленый стыд. Нехорошо, по-скотски все это вышло. Он терпеть не мог, когда Егорша начинал всякую пакость рассказывать про баб и девок, а разве он сам поступил лучше? Чем виновата Раечка? Прибежала к нему по первому слову – радостная, сияющая, на все готова. А он начал куражиться. Он начал показывать Егорше свою власть над девкой. Вот, мол, какой я, грязный, небритый, нечесаный, прямо с поля, древесина пекашинская, как ты говоришь, а давай потягаемся – чья возьмет?

«Ну погоди, – подумал Михаил о Егорше. – Когда-нибудь я тебе за все выдам». Действительно, ежели бы Егорша не завел его, с чего бы он начал куражиться над девкой?

Егорши дома не было. Отпускник. Самая рабочая пора у него по вечерам да по ночам. А днем его работа – ружьишко. Бродит в первых соснах за деревней да лупит в кого попало. Михаил частенько слышит его выстрелы.

– Ежели к дому не поздно пригребется, пущай ко мне зайдет, – сказал он Степану Андреяновичу.

– Так или дело какое?

– Дело… Бока ему наломать надо. С пьяных глаз зашел к нам – Лизавету за него отдайте.

– Чего? Лизавету сватал?

– Говорю, окосел с перепоя.

Степан Андреянович долго молчал, и вдруг слеза блеснула у него в правом глазу, задрожал подбородок.

– А что, Миша, – начал он издалека, – может, это и неплохо?

– Неплохо? Да Лизка еще ребенок!

– Ну пошто ребенок? Раньше, бывало, и моложе выдавали.

– Чего зря